Когда я впервые увидел Её, мне было шесть. Моё детство нельзя было назвать светлым и беззаботным. Я был притчей во языцех небольшой деревушки, бастардом, постоянно слышавшим смешки за спиной. Ко мне часто задирались соседские мальчишки, и у меня не было другого заступника, кроме собственных кулаков. Моим опекунам я был нужен лишь постольку, поскольку им платили за моё воспитание. Но я рос смышлёным и бойким и быстро научился извлекать массу преимуществ из своего положения. Раз моим попечителям не было до меня дела, то я был часто предоставлен сам себе и почти всегда мог делать то, что мне вздумается. Я рано пошёл в школу  и тогда же начал отрабатывать свой кусок хлеба. Впрочем, мне перепадало и на карманные расходы. Я приучился смотреть на бездельничавших моих сверстников как на малышей, недостойных моего внимания. Мне казалось, что я уже почти взрослый. Но в глубине души я ещё оставался ребёнком – ребёнком, различавшим диковинных зверей в очертаниях облаков, узорах обоев, трещинах на стене. Ребёнком, верящим в чудо. Тогда-то всё и произошло.

У садовника, которому я приходил помогать после уроков, был неизлечимо болен старик отец. Рак пожирал его живьём. Из дома до меня часто доносились стоны, а порой и крики невыносимой боли. Из обмолвок взрослых я знал, что несчастный мечтал лишь об одном – чтобы к нему как можно скорее «пришла смерть». Когда я слышал эти разговоры, Смерть представлялась мне живым существом, и я не знаю даже, чего было больше во мне тогда: ужаса или любопытства. Я изводился желанием увидеть её, когда, наконец, она придёт к старику. Я так боялся пропустить её появление, что под любым предлогом задерживался в саду дотемна. Но почему-то она не спешила.

- А на что похожа Смерть? – спросил я как-то учителя после занятий.

Он нахмурился и пробормотал, что мне рано ещё знать такие вещи, но потом всё же открыл старинную книгу и показал мне гравюру, изображавшую жуткий скелет с косой. Эта картинка слегка охладила мой пыл, но ненадолго. Я решил, что раз я уже большой мальчик, работник, то не должен бояться каких-то там костлявых старух. И однажды, когда мой осунувшийся наставник обронил ещё незнакомое мне тогда слово «агония», я догадался, что ждать мне теперь осталось уже недолго.

Садовник отправил меня пораньше домой, но едва стемнело, как я снова пробрался в сад. На моё счастье, окно в комнате умирающего было тускло освещено и даже открыто – днём в нём всегда были наглухо задёрнуты шторы, несчастного раздражал и яркий свет, и любые громкие звуки. Я бесшумно вскарабкался на яблоню и уселся на толстом суку так, чтобы видеть всё, что может случиться в комнате. Больной уже не кричал, а лишь изредка сипел что-то еле слышным, изменившимся голосом. Жена садовника время от времени осторожно смачивала его губы, ибо пить из кружки он уже не мог. Сам садовник, совершенно измученный, крепко спал в кресле в дальнем углу.

Так шёл час за часом, но ничего не происходило. Ждать было скучно и утомительно, но я изо всех сил старался не сомкнуть глаз. Я был уверен, что если только усну, то обязательно пропущу приход Смерти, как мои сверстники пропускали появление Рождественского Деда. В Деда я уже не верил, так как он никогда не приходил ко мне, но мне почему-то нестерпимо хотелось, чтобы Смерть оказалась явью, а не сказкой.

Наконец, и жену садовника сморил сон. Я осторожно спустился с дерева и подошёл к окну. Было настолько тихо, что я различил слабеющее дыхание старика. Мне стало жутко, но, поколебавшись, я решил всё-таки забраться в комнату и ждать Смерть там, чтобы она не смогла пройти мимо меня. Тогда-то уж я её точно не пропущу! Стараясь не смотреть на кровать, я перелез через подоконник, выбрал себе такое местечко, чтобы не встречаться глазами с умирающим, уселся поудобнее на полу, обхватил руками коленки и начал ждать. Время тянулось медленно, и я то и дело крепко сжимал кулаки – так, чтобы неровно обкусанные ногти вонзались в кожу, и боль не давала мне задремать. Внезапно мне пришла в голову мысль, что если Смерть меня заметит, то может умертвить и меня. «Ну и ладно! – заключил я, унимая дрожь от этой мысли. – Говорят, что все хорошие дети попадают в рай. Я, конечно, не самый хороший мальчик, но и не самый плохой. Может, и я туда попаду. В раю, наверное, славно…»

Я совсем было замечтался о рае и о том, какими необыкновенно вкусными должны быть там яблоки и виноград, когда вдруг услышал, как давно уже молчавший старик очень тихо, но отчётливо произнёс:

- Красивая… Какая красивая! И молодая.

«Дождался!» Я едва не подскочил на месте, и тотчас осознал, что в комнате, кроме нас четверых, находилось ещё одно существо. Сначала в полумраке возле двери я различил лишь смутные очертания высокой фигуры, закутанной в плащ. Но вот она вышла на свет, и то, что я разглядел, оказалось совершенно непохожим на то, что мне показал учитель. Передо мной стояла женщина с роскошными длинными волосами, укрывавшими её плечи, словно вторым плащом. В них перемежались тёмные и светлые, словно бы седые пряди, но мне почему-то это показалось не жалким, а очень красивым. Её лицо было бледно, но не человеческой, а какой-то призрачной голубоватой бледностью, поэтому особенно выразительно на нём смотрелись чёрные изломанные брови и глубокие печальные глаза. Она была редкостно хороша собой и держалась с не виденным мной прежде горделивым достоинством, словно сказочная королева. Он внимательно посмотрела на старика, а затем неожиданно для меня молча низко поклонилась, изящно взмахнув плащом, словно желая представиться. Под взметнувшейся на мгновение полой я успел разглядеть высокие ботфорты и богато отделанный мужской костюм такого покроя, который не носил никто из знакомых мне взрослых. Не произнося ни слова, она сделала широкий шаг вперёд и очень медленно склонилась над умирающим.

«Что она сейчас будет делать? – подумал я. – Как заберёт у него жизнь?»

Почему-то с тех пор, как она появилась в комнате, мне больше не было страшно. Я даже и не вспоминал о том, что рядом с нами утомлённо спало ещё двое людей. Я видел только Её. Я уже немного умел писать и слышал от учителя, что некоторые особенно дорогие для нас слова следует писать с большой буквы, и сразу почувствовал, что она – это Она, самая необыкновенная женщина, с которой не сравнится больше никто в целом свете.

Я ожидал чего угодно, но только не того, что Она крепко поцелует дряхлого, измождённого старика прямо в сморщенные губы. Затем по-прежнему неспешно Она распрямилась, не отрывая от него всё такого же серьёзного взгляда. На его бескровных губах застыла безмятежная, ангельская улыбка. Умирающий ещё несколько раз еле слышно вздохнул, и затем наступила какая-то беспредельная тишина.

«Вот оно! – мысленно ахнул я. – Настоящее, невыдуманное волшебство». И тут я осознал, что вот уже несколько мгновений Смерть рассматривает не свою жертву, а уже меня. Но в Её лице не было ничего ужасного или жестокого. И я не испугался. Я понял, что должен не молчать, а что-то сказать или сделать. Наверно, прежде всего поздороваться. Я хотел было встать на ноги, но почувствовал, что они затекли, поэтому смог только вскинуть голову и негромко выговорить:

- Здравствуйте!

- Здравствуй, Луиджи, - ответила Она низким, чуть хрипловатым, но одновременно приятным голосом.

«Откуда Вы знаете меня?» - чуть было не спросил я, но потом вдруг сообразил, что Она не просто волшебница, Она – божество, и поэтому, конечно, знает всех людей в мире. 

- Что ты делаешь здесь в такой час? – продолжала Она.

- Я хотел на Вас посмотреть.

- На то, как умирают, или на меня?

- На Вас.

В её глазах мелькнуло любопытство.

- А ты знаешь, кто я?

- Да, знаю, - ответил я смело. – Вы – Смерть.

Она неожиданно широко улыбнулась.

- Ну что же, смотри.

Она была такая милая, когда улыбалась. Такая настоящая, как… как живая женщина. Я разглядел по-девичьи хорошенький вздёрнутый носик, маленький рот. Но всё-таки скорбные Её глаза были лучше всего.

- Насмотрелся? – спросила Она.

- Нет.

- Нет?

- На Вас никогда не надоест смотреть, - выпалил я, боясь, что Она уйдёт.

- Почему?

- Вы такая красивая! – воскликнул я, с жаром взмахнув руками. – И такая хорошая. И грустная…

- Тише, Луиджи! – шёпотом прервала Она меня. – Ты всех разбудишь сейчас. А они очень устали, им надо поспать. Пойдём отсюда.

Я неловко поднялся на непослушных ногах, сделал шаг и едва не шлёпнулся на пол. Она негромко рассмеялась, подхватила меня на руки и понесла прочь из дома. Любому другому человеку я бы заявил, что уже слишком большой для этого, но теперь я был просто счастлив лежать у Неё на руках, прислонившись к Её плечу, и чувствовать щекой Её упругие локоны. В саду Она остановилась и мягко поставила меня на ноги.

- Сможешь идти?

Я кивнул.

Она взяла меня за руку и повела прочь. До этого я думал, что руки у Смерти непременно должны быть холодными, как лёд, но Её пальцы были лишь чуть прохладней моих. И ещё они были тонкими и нежными. И одновременно удивительно сильными.

- Куда Вы ведёте меня? – спросил я без страха, только с любопытством.

- До поворота. Дальше ты пойдёшь домой, а я по своим делам.

- А Вы не можете проводить меня?

Она встряхнула головой, перекинув кудрявую массу волос через плечо.

- Нет, Луиджи, - ответила Она строго. – В этом мире очень много живых существ. И каждую минуту кому-то из них приходит пора умереть. И каждую минуту кто-то в отчаянии зовёт меня, когда больше некому защитить его от ужасов жизни, больше некому прийти на помощь к нему. И к каждому из них мне нужно спешить.

- Как доктору, - подхватил я.

Она засмеялась, на этот раз от души, во всё горло.

- Да-да-да, - затараторил я, размахивая свободной рукой. – Доктора должны спешить к больным днём и ночью, в любую погоду. Но они не всех могут вылечить. Вот этот старик так мучился, и никто не мог ему помочь. А Вы пришли, поцеловали его, и всё прошло.

- Да, всё прошло, - отвечала Она, ускоряя шаг. – Он больше никогда не будет болеть.

- А куда он попал, в ад или в рай?

- В моё царство, - уточнила Она. – В царство мёртвых.

- Да, я понимаю, - воскликнул я. – Но всё-таки в ад или в рай?

- Все умершие находятся в одном месте.

- Но нам говорили, что хорошие люди попадают на небеса, а все дурные горят в адском пламени.

- А что, как вас учили, переносится в загробный мир: душа или тело?

- Душа.

- Вот видишь! А как может душа гореть в огне? Душа ведь не чувствует ни жара, ни холода. Душа может испытывать радость или боль, нежность или отчаяние, и если человек прожил дурную жизнь, его душе будет очень горько там, в моём мире. И так будет продолжаться вечно. Но все души находятся рядом, и разлучённые влюблённые могут встретиться вновь, и бывшие враги помириться. Если, конечно, они захотят.

- И много там у Вас душ? Наверно, тысячи тысяч?

- Уже миллиарды, - ответила Она гордо.

- Вы самое могущественное существо в мире? – спросил я зачарованно.

- Одно из.

- Вы… Вы – божество?

- Одно из.

- А кто ещё такой же сильный? Жизнь?

- Жизнь и Смерть – одно и то же.

- Как это? – не понял я.

- Это слишком сложно пока для тебя, - отвечала Она.

- Но я уже большой! – возмутился я. – Я хожу в школу и уже знаю все буквы. И даже могу немного писать.

Она снова засмеялась.

- Какой ты забавный! – и весело потрепала меня по голове. – Ну, слушай. Жить – это и значит умирать. Каждый из вас предназначен мне от рождения, и с каждым рассветом становится ещё на день ближе ко мне. Вот тебе уже сколько лет? Шесть?.. Значит, ты уже на шесть лет ближе ко мне, чем был, когда родился.

- И я, когда умру, тоже окажусь в том самом Вашем царстве? С Вами?

- Со мной.

- И я останусь там, с Вами, насовсем?

- Насовсем… А ты не боишься?

- Нисколечко! - фыркнул я. – Я не трус. Да умирать и не страшно… А Вы тогда тоже придёте поцеловать меня?

- Конечно, приду. А ты хочешь этого?

- Очень хочу! А прямо сейчас этого нельзя?

- Нет, - твёрдо сказала Она. – Пока ещё не время.

- А кто же… кто же останется со мной сейчас вместо Вас?

- Любовь.

- Любовь?

Это было странно для меня. Меня никто никогда не любил. Но, наверно, это так хорошо, когда тебя любят…

- А Вы умеете любить? – спросил я.

Этот вопрос был слишком дерзким даже для меня. Я и сам не понял, как он сорвался у меня с языка. Но Она не рассердилась. Скорее расстроилась.

- Конечно. У меня ведь тоже есть душа.

Её лицо стало ещё грустнее, и Она отвернулась. И я вдруг понял, что Она, должно быть, так грустна оттого, что Ей одиноко, что Её не любит тот, в кого Она влюблена. А может, и любит, но они разлучены. Хотя как можно Её с кем-то разлучить? Это ведь сама Смерть!

Похоже, Ей больше не хотелось продолжать разговор, а может, Она и правда спешила, но только после этих слов Она выпустила мою руку и тихо сказала:

- Так, Луиджи. Отсюда каждый из нас пойдёт своею дорогой. Иди домой и постарайся уснуть. Тебе ведь рано утром в школу.

Она снова церемонно поклонилась и, повернувшись ко мне спиной, стремительно зашагала прочь. Леденящая пустота заполнила моё сердце. Она уйдёт, уйдёт в своё царство, и я снова стану никому не нужным сироткой, и, может быть, проживу в этом захолустье всю жизнь, а когда Она придёт ко мне, я уже стану таким же древним стариком, как  этот, и таким же древним и попаду в Её мир, и …

Я бросился за ней со всех ног, но разве возможно угнаться за Смертью? Тогда я остановился и отчаянно закричал Ей вслед:

- Тётенька Смерть!

Она замерла, а затем медленно обернулась, недоумённо глядя на меня. Когда мне оставалось добежать до неё лишь несколько шагов, Она отчётливо произнесла:

- Я не тётенька.

- А… Но… - запнулся я, растерявшись, но потом выпалил: - А Вы ещё придёте?

- Конечно, Луиджи, - ответила Она, вскинув бровь. – Ты же знаешь.

- Да нет… не когда я буду умирать, а… раньше?

Она чуть наклонила голову и посмотрела на меня так же внимательно и серьёзно, как тогда в комнате на умирающего. Затем кивнула, словно бы в ответ каким-то собственным мыслям.

- Может быть, Луиджи Лукени... Может быть...

Затем Она развернулась, едва не задев меня взлетевшими полами широкого своего плаща, и исчезла.

Легко было Ей требовать от меня вести жизнь простого мальчишки! Для меня же это стало ещё труднее, чем прежде. С тех пор, как Она сказала, что Её можно представить и птицей, и цветком, Она чудилась мне во всём, что я видел. Само солнце теперь казалось мне копией Её облика. Я был тогда в том возрасте, когда дети ещё мало смеются над любовью, и мои сверстники иногда хвастливо заявляли, что когда они вырастут, то женятся на той или иной девчонке. «А вот я никогда не женюсь, - фыркал я. – Терпеть не могу девчонок». И это вовсе не было бравадой. Их сёстры, даже самые симпатичные, меня действительно не привлекали, ведь я знал Ту, которая была прекраснее и умнее всех женщин в мире. Ведь Она же сказала, что я могу считать Её женщиной. Но разве я мог жениться на Смерти?..

Я рос и превращался из ребёнка в подростка, а затем в юношу. А мои чувства росли и взрослели вместе со мной. Мечтая о Ней, я вспоминал не только Её необыкновенный наряд и царственную осанку, но и струящиеся по спине кудри, и милый вздёрнутый носик, и брови вразлёт, а главное, печальные миндалевидные глаза, такой беспредельной глубины и черноты, что в них вполне возможно было утонуть. Порой я мысленно встряхивался и пытался убедить себя, что все эти мне дорогие черты – всего лишь иллюзия. Но потом возражал себе: «Нет, не все. Её глаза, несомненно, то подлинное, что в Ней есть, иначе Её не взволновали бы мои слова о них. Мне удалось увидеть Её душу, поэтому Она и разговаривала так со мной и открывала мне свои секреты. Разве это не значит, что у меня есть надежда?»

А потом я начал вспоминать другое. Как Она склоняется над  лежащим человеком и целует его в губы, как Она берёт меня за руку и ведёт за собой, как трогает меня за плечо, как шелковистые волосы скользят по моей обнажённой руке. Всё то, что в детстве казалось мне невинной, почти материнской лаской, представлялось мне теперь в совсем ином свете.

«Ты безумец, жалкий, нелепый безумец, Луиджи Лукени! - говорил я себе. - Но разве лучше влюбиться в какую-нибудь пустоголовую земную красавицу, которая, к тому же, через какое-то время утратит свою привлекательность? – размышлял я уже через минуту. – А ради такого необыкновенного существа не жалко и потерять рассудок, и погубить свою жизнь, и совершить преступление. О, что угодно, лишь бы только Она оценила меня!»

А по ночам мне снились причудливые картины. Я видел Смерть в Её беспредельном царстве, залитом непривычным мне голубоватым светом, окружённую её верными помощниками – длинноволосыми Чёрными Ангелами. Я видел Её в различных уголках Земли, отнимающую жизнь у самых ничтожных и самых великих людей. И каждого из них: мужчину, женщину, ребёнка, Она целовала в губы, но не меня, кого угодно, но только не меня! Но чаще всего мне снилась Она рядом с красивой и своенравной девочкой, девушкой, женщиной. Она следила за каждым её шагом, Она приходила к ней со словами любви, но самолюбивая смертная отталкивала Её так, словно Она была обыкновенным надоевшим поклонником. Она, пусть даже императрица, осмеливалась отвергать божество, Ту, ради ласкового взгляда Которой я принял бы адские муки! Эта женщина презирала монархические порядки и любила свободу, и этим мне она нравилась. Но Она причиняла невыносимую боль самому дорогому для меня существу, и это переполняло мою душу такой ненавистью, на которую ещё недавно я не считал себя способным. А боль была действительно велика. Зрелище Смерти, уязвлённой в самое сердце, было невозможно забыть. Сначала эти сны я воспринимал как простые кошмары, но они были настолько реальны, что я мог бы пересчитать ресницы своей соперницы. И, наконец,  я понял, что всё увиденное мною – чистая правда.

Элизабет! Это из-за неё Смерть не приходила ко мне, а время шло, мне исполнилось уже шестнадцать лет, семнадцать, восемнадцать… Я стал уже почти взрослым и оставил прежнюю работу. Теперь я служил на железной дороге и неплохо получал, так как был усерден и аккуратен. Впрочем, я всегда всё делал хорошо. Но что такое самый прилежный рабочий против блистательной императрицы?.. Я уже потерял надежду вновь встретить Её при жизни, когда однажды стал свидетелем попытки самоубийства. Молодая женщина, по-видимому, начитавшаяся русских романов, кинулась на станции под поезд, однако один из стоявших на перроне мужчин успел в последнее мгновение выдернуть её чуть ли не из-под колёс. Мои товарищи бросились к ней с возмущёнными восклицаниями, я же был несколько разочарован тем, что женщина осталась жива, и я лишился возможности увидеть Смерть ещё раз. Скучающим взглядом я окинул перрон и внезапно увидел Ту, о которой подумал.

Она стояла в стороне, в глубокой тени, прислонившись к стене, и с горькой усмешкой наблюдала за этой сценой. Видя, что никто не обращает ни на Неё, ни на меня внимания, я проскользнул к Ней.

- Доброе утро! – тихонько шепнул я, не веря своему счастью.

Она рассеянно кивнула, даже не посмотрев на меня.

- Это я, Луиджи Лукени, - счёл необходимым я напомнить.

- Я тебя узнала, - отвечала Она, не отводя взгляда от неудачливой самоубийцы.

- Вы расстроены? – спросил я сочувственно.

- Ничего. Со временем и она окажется в моей власти. Просто иногда необходимо подождать.

- Вы и её тоже ждёте? – не удержался я.

- О ком ты говоришь?

- О ней. О Элизабет.

Смерть порывисто обернулась и широко распахнувшимися глазами уставилась на меня так, словно никогда прежде не видела.

- А откуда ты знаешь обо мне и Элизабет, ничтожный смертный?

Прежде Она никогда не говорила со мной таким ледяным тоном. Но, несмотря на потрясение, я сумел ответить твёрдо:

- Я часто вижу Вас с нею во сне.

- Во сне? – помрачнев, повторила Она и больно вцепилась рукой в моё плечо. – А ну пойдём!

Она потащила меня за собой так легко, словно я был не крепким юношей, а тряпичной куклой. За станцией Она швырнула меня на огромную тачку для багажа и разгневанно бросила мне с высоты своего роста:

- Говори!

- Напрасно Вы так сердитесь на меня! – обиженно выкрикнул я. – Это не моя вина. Никто не волен в своих снах.

Она так сверкнула на меня глазами, что мне вспомнились Её слова об испепеляющем солнце, и безжалостно повторила:

- Рассказывай, что ты видел!

И я рассказал. По мере того, как я говорил, Она всё больше мрачнела, но одновременно и всё более успокаивалась. Когда я умолк, Смерть устало опустилась на другой конец тачки и надолго задумалась.

- Не нужно было мне позволять тебе заглядывать в мои глаза, - объявила Она наконец. – А теперь всё зашло чересчур далеко. Что же мне с тобой делать, Луиджи Лукени?

- Да всего лишь забрать мою жизнь, что может быть проще! – ответил я, не раздумывая.

- И поцеловать? – спросила Она с усмешкой.

- И поцеловать, - повторил я с замирающим сердцем.

- Ишь какой прыткий!

- А почему бы и нет? – заговорил я горячо. – Чем я хуже всех остальных? Старые, уродливые, больные – Вы никому не отказываете в поцелуе!.. Вы мне когда-то говорили, что каждый человек должен выполнить своё предназначение. Но я ведь видел, как Вы отнимаете жизнь даже у новорождённых младенцев! А что успевает сделать в своей жизни младенец?.. А ведь я… мне уже восемнадцать! Разве я не достаточно пожил? Я выращивал деревья, строил дома, прокладывал железные дороги. Почему какому-нибудь бесполезному, пачкающему пелёнки существу можно умереть, а мне нельзя?     

- Ты глупец, Луиджи! – ответила Смерть. – Эти бесполезные, как ты говоришь, существа, возможно, принесли в мир любовь и обогатили страданием души своих матерей.

- А я? Разве я не принёс в мир любовь? – возразил я Ей. – Разве Вы не видите этого?

- Меня многие любят, - заметила Она сухо.

Я соскочил с тачки и заговорил со смятением:

- Да Вас ли они любят? Вы не можете быть так слепы! Вы наверняка сами видите, что одни из них ищут острых ощущений, другие – свободы, третьи – успокоения. Но никто из них, никто, слышите, не интересуется Вами, Вашей душой, Вашими чувствами, даже красотой Вашей! И только лишь я один в целом мире люблю Вас – именно Вас!

Она вздохнула:

- Сядь, Луиджи. Я не терплю, когда на меня смотрят сверху.

Я снова сел, на этот раз чуть ближе, чем раньше, и осторожно дотронулся до рассыпанных по тачке волнистых прядей. Смерть недовольно подхватила их рукой и перекинула подальше от меня, через плечо.

- Послушай меня ещё раз внимательно, - заговорила Она. - Ты выдумал меня, Луиджи. Ты меня совсем не знаешь. Я же говорила тебе: всё, что ты видишь во мне – всего лишь иллюзия. Я же велела тебе жить, как все люди. Я не просила твоей любви.

- Зато Вы просите любви от неё! А она не любит Вас, эта Ваша Элизабет! Она любит только самоё себя и свою свободу. Она приносит Вам только страдание... А ведь Вы… если Вы не мужчина и не женщина, значит, Вы и полюбить можете кого угодно, и мужчину тоже. Почему бы Вам не полюбить меня?.. О нет, я, конечно, понимаю, почему! – истерически расхохотался я. - Где уж нам, простым рабочим без роду без племени, тягаться с императрицей! И происхождение подкачало, и университетов мы не кончали, и рылом не вышли!

- Ты забываешься, Луиджи! – почти прошипела Она. – Помни, с кем ты говоришь!

Но я уже не мог остановиться.

- Почему Вы цените только сильных мира сего? Ну, хорошо, Вы не можете меня полюбить, но ведь Вы же могли бы позволить мне стать Вашим другом! Ведь Вы же подружились с этим мальчишкой, её сыном. А почему? Потому что ему было одиноко без матери?.. Так вот, мне тоже одиноко! У меня матери вовсе нет, и имени отца я не знаю. Потому что он убил кошку, воспитывая в себе мужество?.. Так Вы только скажите, я для Вас не то что кошку убью – человека! Или даже дюжину человек!.. Но нет, Вам и дружба моя не нужна! Вам не нужна даже сама моя жизнь. А ведь от меня и в загробном мире была бы польза. Я много чего умею, я не какой-нибудь там аристократ-белоручка. Я мог, например бы, стать Вашим Чёрным Ангелом… Почему бы Вам не взять меня в Чёрные Ангелы? Я бы сделал для этого всё, что угодно.

- Ты не годишься в Чёрные Ангелы, - отрезала Она. – Чтобы стать хорошим Чёрным Ангелом, требуется не готовность убивать, а готовность умереть самому.

- Так ведь я-то как раз готов умереть! – воскликнул я. – Я Вам об этом только и толкую.

- Ты так в этом уверен? – иронично приподняла Она бровь. – Ну, хорошо. Что ты готов совершить ради меня?

- Всё, что угодно, о, всё, что угодно!

- И когда я приду к тебе с просьбой, ты выполнишь любое моё желание?

- Конечно, любое.

- Отлично! – кивнула Она, вставая. – Только потом не отказывайся от своих слов.

- Только Вы потом непременно заберите меня с собой.

- Это будет зависеть лишь от тебя самого, Луиджи.

- Тогда всё так и будет… А скоро это произойдёт?

- Имей терпение, Луиджи Лукени. Помни, снег не выпадает в июле.

- Я буду ждать Вас, - ответил я, впитывая взглядом всю Её, от подрагивающих ресниц до маленького капризного рта. Ведь кто знает, сколько лет пройдёт до нашей встречи?

Смерть грациозно поклонилась, однако в Её глубоких глазах я разглядел насмешку. Она никак не хотела воспринимать меня всерьёз. Ни произнося больше ни слова, Она растаяла в воздухе прямо передо мной, как видение.

А я… я поплёлся обратно на станцию.

Очнулся я уже почти в полдень, на полу посреди комнаты, один. Возле меня лежал какой-то металлический предмет. Но это был не богато инкрустированный кинжал, а всего лишь напильник… Нет, не всего лишь, он был особым образом заточен и остр, как игла, и им действительно можно было одним ударом убить человека. А тот кинжал – нет, он не мог мне почудиться. Должно быть, я сумел увидеть душу этого орудия, ведь Она же говорила мне, что и у созданий человеческих рук есть душа. Стало быть, душа этого крошечного напильника, который так легко было спрятать в руке, была прекрасным старинным кинжалом. И этим импровизированным оружием я должен был совершить своё преступление.

А если бы я отказался?.. Нет, я не мог отказаться. Ну что ж, я был анархистом, а стану теперь террористом. Я придумаю отличный мотив, я скрупулезно всё подготовлю, потому что у меня нет права на ошибку. И нет времени на сожаления и колебания. 

Я заварил себе кофе и, взбодрившись этим спасительным для меня напитком, постарался начать размышлять здраво и найти хоть какие-то отрадные моменты в моём положении. И таковых оказалось не так уж мало. Более того, мне даже начало казаться, что Смерть была не так уж жестока ко мне. Разве не великолепную участь Она мне приуготовила? Я убью прекраснейшую и любимейшую женщину Европы, я нанесу роковой удар династии Габсбургов, я, возможно, приближу наступление новой эры – эры всеобщего равенства и счастья, я, несомненно, закончу свой земной путь мучеником свободы – всё я, я, я, безвестный сирота Луиджи Лукени! В своих руках, руках простого рабочего парня, я держу нити Истории. Я, наконец-то, прославлюсь. И Она, в конце концов, сможет по достоинству меня оценить и разглядеть под внешностью обыкновенного смертного преданную великую душу. А Элизабет… Элизабет может и надоесть Ей со временем. И тогда Она обратит свою благосклонность ко мне, тому, кто столь многим пожертвовал ради Неё… Разве ради этого не стоит переступить через себя? 

Я выпил ещё одну чашку кофе, тщательно спрятал под одеждой напильник и, собрав всё своё мужество, отправился на вокзал – покупать билет до Женевы.

Дальнейшее всем известно...

Поздний вечер. Тени сгущаются. Тишина. Похоже, что тюремщик снова задремал на своём посту. Стало быть, никто не помешает мне ещё раз подумать о себе, своей жизни и своей любви – последний раз в этом мире...

Выполнив своё обещание, я всё ждал и ждал Её возвращения, проклиная гуманность швейцарских законодателей, отменивших смертную казнь. Однако за 12 лет Она так и не пришла за моей душой. Более того, Она больше ни разу не явилась мне, даже на одно мгновение. Мои сны о Ней – единственная моя отрада в этой унылой и однообразной череде дней. Сперва моё преступление, показавшееся всем чудовищным и нелепым, вызывало болезненный интерес, но Геростратова слава моя оказалась скоротечной, и некоторое время спустя обо мне все забыли. Но это всего лишь люди, им это простительно. Но Она… Она ведь ничего не забывает. Почему же Она не идёт? Она тоже дала мне слово!.. Я чувствую себя мышонком, попавшимся в мышеловку, которую всё забывают проверить. А годы идут, и здоровье моё уже больше не то, что прежде. Похоже, Она полагает, что я согласен мирно скончаться немощным стариком на тюремной койке… А вот это напрасно! Я достаточно ждал, и теперь буду действовать сам, на свой страх и риск.

У меня уже всё продумано, всё готово. Ещё несколько минут – и надо мной склонится неземной красоты женщина со скорбными глазами, и, может быть, улыбнётся, а может, и нет, но непременно, слышите, непременно поцелует прямо в губы. А потом я ещё не знаю, что именно произойдёт, но я очнусь в Её царстве, в Её мире, куда ведут все земные пути, и откуда Она уже никогда меня не сможет прогнать. И я буду вечно смотреть на Неё и слушать Её глубокий и чуть хрипловатый голос, и это будет длиться тысячи лет, до конца времён.

Моя кончина, я знаю, будет греховной, да и совсем не красивой, и Ей, наверно, будет не очень приятно меня целовать… Хотя о чём это я? Ведь какие только обезображенные тела Она не перецеловала за бесконечные годы усердного своего труда – ничего, потерпит. Ведь это только Её вина в том, что я умираю вот так – без славы, без покаяния, в тёмной камере, на собственном ремне.

Конечно, моим тюремщикам и прочим людям, которым до меня есть ещё пока какое-то дело, я покажусь отчаявшимся, жалким заключённым, прожившим никчёмную жизнь и окончившим свои дни в петле. Но Она и те, кто встретят меня там, увидят во мне даже не робкого влюблённого, нет, а сильного, решительного человека, пришедшего в загробный мир не просить, а требовать своего счастья и исполнения некогда данной мне клятвы. И до этого остался шаг, всего только шаг.

И сейчас я совершу его. Я знаю, что никто не помешает мне и что петля не оборвётся. Я всегда всё делаю безукоризненно, не так ли?.. 

Последний шаг. Последний миг. Последнее биение сердца.

Любимая, я иду к Тебе!..

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Astha, спасибо!    Я помню, ты писала на НПФ, что прокомментируешь, когда фик будет выложен целиком)) Поэтому я пока и не ждала там твой ответ.

Специально, честно говоря, я ничего прописывать как-то не пыталась, он, что называется, "сам пришёл". Лукени Кириян меня зацепил сразу, с первой сцены, в отличии от других исполнений, которые могли меня восхищать, как у Шибуки, но не вызывали большого душевного отклика. Я несколько дней всё время о нём думала, а потом вдруг сообразила, что у него то же имя, что у моего любимого персонажа в "Доппельгангере" нашей Елены Фамильное Привидение, с НПФ (изначально в "Рипо!", но ДГ - более глубокая, несмотря на свою незавершённость, вещь). И тут у меня в голове словно что-то щёлкнуло, и 1-я часть пошла перед глазами, как кино. А пока я её 4 дня записывала, в голове уже сложились ещё 2 части, а чуть позже - ещё 4-я и 5-я.  Из 3-й и 4-й частей написано больше половины каждой, а из 2-й только 2 эпизода. Надеюсь, что всё-таки я смогу в этом году найти время, чтобы дописать 2-ю часть и начать выкладывать всё по порядку.

Разговор про Фриду помню) Но эта фраза - моё впечатление не только от этого персонажа, но и вообще от Кириян, которую я очень люблю. Сейчас несколько раз посмотрела, как она поёт "Памяти Карузо" - вроде бы и голос у неё не оперный, и ничего особенного она не пытается изобразить, а в горле ком.

Ещё раз каюсь, что до сих пор так и не посмотрела 2 последних версии "Элизабет", но из всех остальных Тодов в Такарадзуке как мужского персонажа я воспринимаю только Харуно. А здесь в первые полчаса я и сама никак не могла настроиться на такое женственное существо, пока сама себе не сказала: "Стоп, это же именно такая Смерть, которую ты всегда себе представляла".

Позже я прочитала "Снега Килиманджаро" Хемингуэя, и там умирающий герой тоже говорит о том, что смерть можно увидеть по-разному: "в эту минуту смерть подошла и положила голову в ногах койки и до него донеслось ее дыхание.
– Не верь, что она такая, как ее изображают, с косой и черепом, – сказал он. – С не меньшим успехом это могут быть и двое полисменов на велосипедах, и птица. Или же у нее широкий приплюснутый нос, как у гиены".

Лукени у меня ещё будет меняться) И Смерть тоже)

Отредактировано amargo (2011-10-17 12:13:09)

2. Вечность

…И было душно, и было жарко, и было омерзительно. И опора ускользнула из-под ног. А потом… меня понесло куда-то вперёд, и помутившееся зрение внезапно вернулось. И я  увидел Её.

Её взгляд был полон упрёка, Её губы горестно изогнулись. Но всё же Она пришла. Она не смогла не прийти.

Даже Она не могла нарушить законы Вселенной.

Её лицо было так близко, что, заглянув Ей в глаза, я словно погрузился в мерцающую антрацитом бездну. Я успел почувствовать быстрое скольженье Её губ – прохладных, но почти человечески нежных – и случайное касание длинных ресниц, и тонкие пальцы на своём затылке, чуть выше петли. И все прежние мои ощущения исчезли, не осталось ни стыда, ни боли – лишь беспредельная радость и нежность, от которых я таял, таял и хотел заплакать – но у меня уже не было плоти, способной разразиться слезами. Я стал легче воздуха, легче ветра, и больше не были властны надо мною года, и расстояния, и тюремные стены…

И был простор, и была вечность, и был ослепительный свет. И солнце, такое огромное, что, казалось, охватило собой почти весь горизонт, явилось передо мной во всей полноте своего недоступного смертным величия. И я летел прямо к нему, летел – крошечной ослепительной искоркой – крошечной, но всё же подобной ему. И, наконец, я достиг этого моря огня, и погрузился в него, и растворился в нём, как капля воды в океане, так что больше уже не мог различить, где оно и где я. И я сам стал бесконечностью, вечным, неизбывным мирозданием, и от этого непривычного, незнакомого, невыносимого счастья перестал сознавать себя и более ничего не помнил…

Очнулся я в совершенно незнакомом месте, на берегу заросшего водорослями озера, на мокром песке. У меня ничего не болело, я не был голоден, и всё же я вновь начал ощущать себя живым человеческим существом. У меня, как прежде, было тело, и кожей я чувствовал лёгкую прохладу свежего, но абсолютно неподвижного воздуха. Более того, я был одет с ног до головы. На мне были тёмный пиджак и тельняшка, которую я так любил носить в бытность мою анархистом. Ремень, на котором я собственноручно повесился, теперь вновь был туго затянут на поясе. Когда я попытался встать, с головы слетела моя старая шляпа, которую я подобрал и тотчас же нахлобучил обратно. Всё говорило о том, что я и не умирал и что всё случившееся мне приснилось. И лишь потусторонний голубоватый свет, неведомо откуда исходящий, и полное отсутствие неба указывали на то, что я попал туда, куда и стремился.

В царство Смерти.

Правда, окинув взглядом окрестности, самой Смерти я не увидел. Равно как и Её Ангелов. Не было вокруг и человекоподобных смертных. Лишь в мутноватой воде величественно скользнула массивная, очень странного вида рыба, а воздухе мимо меня пронеслась огромная, больше моей руки, стрекоза. Гигантские, величиной с собор, папоротники вставали над берегом озера плотной стеной. Куда идти мне теперь и где искать Её? Ни дороги, ни тропы, только кольцо густой, пышной зелени вокруг меня.

И ни одного разумного существа.

Я сорвал с себя шляпу, швырнул её на песок и шлёпнулся рядом. Если бы здесь было хотя бы солнце, способное указать мне путь!.. Но в этом запредельном мире, похоже, не было ни времени, ни направления.

Я сидел, с досады вцепившись себе в волосы, и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Внимательный и заинтересованный. Я медленно обернулся и обнаружил на одном из листьев папоротника упитанного таракана длиной не короче моего среднего пальца, пытливо наставившего на меня немалых размеров усы. Я сгрёб рукой шляпу, снова поднялся и сделал пару шагов к нему. Усы нахально пошевелились. Я усмехнулся:

- Bon jorno, приятель! Ты тоже вроде меня, покойник?

Усы покачнулись.

- И много нас тут? Люди-то есть? – спросил я его, как многие беседуют со встреченной ими кошкой или собакой.

Усы вздёрнулись вверх. Поди пойми, имело ли это движение какое-то отношение к моим словам, и если имело, что значило, нет или да…

- А Смерть ты тут видел, дружище? – задал я самый важный вопрос.

Усы дрогнули и опустились вниз.

- Точно видел? – продолжил я расспросы. – А где?

Усы разошлись в стороны. Затем насекомое развернулось и с обычным тараканьим проворством исчезло в листве.

Одно из двух: либо я стал слишком мнителен, либо всё это означало, что Смерть находится везде и что мне следует тоже вступить в этот странный лес. В любом случае, сидеть и беспомощно ждать непонятно чего возле озера не имело смысла.

Я надел шляпу, одёрнул пиджак, аккуратно, словно это были манжеты крахмальной сорочки, поправил рукава тельняшки, вздохнул – и сделал шаг в лес.

И лес расступился передо мной.

Нет, не то чтобы гигантские папоротники и хвощи были живыми и сами сдвинулись в стороны. Но когда я коснулся первых же листьев, при небольшом усилии эта казавшаяся непроходимой стена поддалась, словно водная гладь под рукой пловца. Странное то было ощущение: мои пальцы чувствовали каждую неровность, каждую прожилку, но они были совсем не так плотны и упруги, какими казались на первый взгляд. А приглядевшись, я заметил, что всё меня окружавшее выглядело недостаточно чётким и ярким, даже чуть прозрачным, словно сделанным из матового стекла.

Как во сне, продвигался я в глубь таинственной чащи и скоро обнаружил, что я был в ней не один. Какие-то смутные тени мелькали в ней, какие-то невнятные шорохи раздавались. Надо мной то и дело пролетали причудливые крылатые существа, похожие скорее на сказочных драконов, чем на птиц, но отнюдь не стремившиеся изрыгать пламя. Лес постепенно менялся, становился реже и светлее, деревья в нём приобретали всё более привычный мне вид. В то же время и звуки вокруг меня стали заметно громче, а тени вокруг скользили всё чаще и чаще. Наконец, идти мне стало совсем легко, а под ногами появилась хорошо утоптанная тропинка, постепенно превратившаяся в настоящую, хоть и немощёную, дорогу, на которой вполне могли бы разъехаться две кареты.

Я прибавил шагу, затем побежал. Мне показалось, что шёл я уже слишком долго, и теперь сгорал от нетерпения. Я надеялся, что дорога выведет меня к Ней, и тогда…

Со всего маху я налетел на валявшееся поперёк дороги большое бревно и, не удержавшись, упал на руки, подняв облако пыли. И тут же земля подо мной затряслась, и бревно шевельнулось. Я было вскочил и замер.

По расположенному на краю дороги холму прошла дрожь, и я вдруг осознал, что то был не холм, а туловище немыслимых размеров существа, многометровый хвост которого я и принял за ствол упавшего дерева. Уходящая в гущу ветвей столь же длинная шея грациозно согнулась, и изящная голова, впрочем, в несколько раз больше моей, повернулась ко мне, и тёмные глаза посмотрели прямо в мои.

Я окаменел на месте, и в тот же миг существо гибким движением откинуло хвост, как хлыст, и небрежно ударило им меня так, что я отлетел в сторону, легко, как волан, и со звоном ударился спиной о настоящее дерево. От адской боли я взвыл, и всё поплыло у меня перед глазами…

Отредактировано amargo (2012-01-09 21:54:58)